«Профессор накрылся!» и прочие фантастические неприятности - Генри Каттнер

нечто похожее. Снова все опять спят и видят, как бы обыграть техническое училище. Кроме меня и… – Она махнула рукой. – На таких, как мы, даже внимания не обращают.

– Я раньше в «Стар» работал, – сказал он. – Она переехала?

– Конечно, все же газеты переехали. Где-то печатаются. Только никто не знает где.

– А ты… читаешь «Стар»?

– Ничего не желаю читать.

– Хочу спросить про одного колумниста… Теннинг его фамилия.

Она пожала плечами:

– Слушала его. Он сейчас не в «Стар». Ведет эфирные передачи.

– Это… радио?

– Уже нет. Теннинг сейчас важная птица. Его все слушают.

– О чем он говорит?

– Сплетни. И политика. Люди такое слушают…

Да, люди слушают этого болтуна, и он формирует общественное мнение. Формирует так, как нужно важным шишкам. Вот почему меня взяли в сорок пятом. Я тогда не был на пике популярности, но люди меня читали. Я получал хорошие отзывы. Выявляют ключевые фигуры, которые будут реализовывать их план…

Болтуны, двойники, поставленные на нужные места. Безболезненное психологическое воздействие, подслащенная пропаганда. И мир движется вперед, оставляя Дэйва Теннинга позади, – огромный шар сходит с курса и набирает скорость, направляемый тысячами двойников.

Ладно. Допустим, сам по себе план хорош. Но Дэйв Теннинг слишком долго пробыл «Шильонским узником»[51].

– У меня есть друзья – вернее, были, – сказал он. – Мэри, как мне связаться с человеком по фамилии Пэлем?

– Не знаю.

– Ройс Пэлем. Он издавал «Стар».

– Давай еще выпьем.

– Это важно.

Она встала:

– Ну хорошо, Дэйв. Я все устрою.

Она пошла в кабинку психофона. Дэйв сидел и ждал.

Ночь стояла теплая. Самоохлаждающийся стакан приятно холодил ладонь. Уличный бар на Скид-роу, дурнопахнущий, грязноватый, с полузасохшими пальмами, растворялся в лунном свете.

Добро пожаловать домой, Дэйв Теннинг. Добро пожаловать обратно в жизнь. Не встречают тебя с оркестром, ну и что с того? Оркестр ушел играть серенаду Дэйву Теннингу Второму. Псевдочеловеку, которому все удалось.

Где-то безумствовала непривычная музыка, какие-то ритмы буги с блюзовыми аккордами.

Мэри вернулась побледневшая.

– Я все думала об Энди, – сказала она, – пока он не умер. Он к этим психофонам приноровился. А я никак не могу.

Нужен ли был людям после 1945-го прежний образ жизни? Или где-то подспудно шевелилась тяга к развитию общества, к революционным переменам? Незначительные, поверхностные мелочи вернулись. Но людям ведь нравится новое – если оно не слишком новое, если не предвещает Перемен. Прежде чем ребенок научится бегать, его нужно научить ходить, помогая преодолеть страхи.

– Так что с Пэлемом? – напомнил Теннинг.

– Кариб-стрит, дом вела-ти.

– А как… как туда добраться?

Она объяснила. На лице у Теннинга так и осталось недоумение. Мэри осушила стакан.

– Ладно, покажу, все равно делать нечего. Но только потом сюда вернемся!

Они сели в автобус (платы за проезд с них никто не взял) и долго ехали до милого старомодного домика, стоявшего где-то на окраине. Мэри сказала, что пойдет на угол в магазинчик и выпьет чанга. Размышляя, какого цвета должен быть чанг, Теннинг позвонил в дверь.

Открыл ему сам старина Пэлем. Он стал ниже ростом, заметно ссохся и совсем облысел. Обрюзгшее лицо в складках выражало недоумение.

– Что вам нужно?

– Ройс, вы же меня знаете?

– Нет, – ответил Ройс Пэлем. – А должен?

– Не могу сказать, сколько прошло времени, но… Теннинг. Дэйв Теннинг. Газета «Стар». Тысяча девятьсот сорок пятый.

– Вы приятель Теннинга? – спросил Пэлем.

– Мне нужно с вами поговорить. Если позволите.

– Хорошо. Сегодня я один, дети уехали. Входите.

Они сели в уютной комнате, обставленной старой мебелью, но с несколькими тревожащими взгляд новинками вроде подвижного звучащего кристалла в углу. Пэлем был учтив. Он сидел и слушал. Теннинг все рассказал: что видел, до чего дошел умом. Изложил все свои размышления.

– Но вы не Теннинг, – сказал Пэлем.

– Я уже сказал вам: он мой двойник!

– Вы даже внешне не похожи на Теннинга.

– Я постарел.

– Вы никогда не были Теннингом, – сказал Пэлем и сделал какой-то жест.

Часть стены превратилась в зеркало. Теннинг повернулся и посмотрел на человека, который не походил на Теннинга и никогда им не был.

Это сделали в замке Иф. Там не было зеркал. Правду могла сказать только Шэн, а Шэн было все равно. Пять лет, десять, двадцать не принесли бы таких изменений. Само строение черепа было другим. Он выглядел старше, но не походил на постаревшего Дэйва Теннинга. В замке Иф состарился кто-то другой.

Теннинг долго молчал.

– Отпечатки пальцев, – выговорил он наконец. Пришлось дважды это повторить, пока к нему не вернулся голос. – Отпечатки, Ройс! Их-то они изменить не могли.

Но потом он посмотрел на свои руки. Он помнил, как должны выглядеть кончики его пальцев. Завитки и спирали были непривычные.

– Мне кажется… – начал Пэлем.

– Ладно, они все учли. Но голова-то по-прежнему моя! Я помню, как все было в прежней «Стар»…

Он осекся. Двойник тоже помнит. Двойник – превосходная копия Дэйва Теннинга образца 1945 года, дополненная его воспоминаниями и всем прочим. «Энох Арден». «Не я построил этот мир. Я в нем блуждаю чужд и сир»[52].

– Но ведь как-то же можно доказать…

– Я человек непредубежденный, – сказал Пэлем, – но, видит бог, Теннинга я знаю много лет. В прошлый квестен мы с ним в Вашингтоне обедали. Вы не добьетесь… чего бы вы ни добивались.

– Может, и так, – произнес Теннинг. – Значит, рано или поздно меня догонят и вернут в маленькую уютную квартирку, находящуюся неизвестно где.

Пелэм развел руками.

– Ну хорошо, – сказал Теннинг. – Не знаю за что, но спасибо. Не провожайте, я сам выйду.

Когда Теннинг вошел в магазин, Мэри пила за стойкой оранжевый чанг. Теннинг взгромоздился на табурет рядом с ней.

– Все нормально? – спросила она.

– Просто замечательно, – с горечью ответил он.

– Планы есть?

– Пока нет, но будут.

– Пошли со мной, – сказала она. – Теперь моя очередь. Хочу кое-что увидеть.

Они поехали в город, на центральную площадь – Дэйв ее помнил, – и встали у пешеходной дорожки, напротив входа в отель. Теплая мудрая ночь доносила до них причудливый пульс новой жизни.

Люди стали другими, Теннинг это видел. Как-то неуловимо. Они постарели, но не так, как он. И даже не как Мэри. Людей приучили к… странному.

Но в каждом лице читалось неявное чувство безопасности. Революций не будет. Корни уходили глубоко в привычные предметы. Но появлялись новые – постепенно, неотвратимо.

– Черт! – воскликнул Теннинг.

– Что такое?

Все было неправильно. Он с легкостью мог бы приспособиться к совершенно новому миру. Цивилизация, отстоящая от нынешней на тысячу лет, изменилась бы полностью. И это можно было